Е.Б. Мирзоев

2010

БИБЛИОТЕКА 1812 ГОДА

Е.Б. Мирзоев

С.Н. Глинка против наполеоновской Франции

У истоков консервативно-националистической идеологии в России

Глава 2

Консерваторы – современники С.Н. Глинки в России: Н.М. Карамзин и Ж. Де Местр

§ 2. Легитимистская доктрина Жозефа де Местра

Еще одной консервативной доктриной, ставшей достоянием русской общественной мысли в эпоху наполеоновских войн, по сути одним из ее элементов была клерикально-легитимистская концепция Ж. де Местра.

Деятельность и сочинения философа и писателя графа Жозефа де Местра (1754–1821), порой напрямую посвященные России, были частью российской общественной жизни того времени. Он родился в Савойе в аристократической семье. Первоначальное образование он получил под руководством иезуитов. Клерикальная идеология, с которой французский философ был знаком с детства, а также принадлежность к эмигрантской среде оказали определяющее влияние на его политические взгляды. Вместе с тем он был хорошо знаком с массонством и даже сам одно время состоял в массонской ложе[1].

В 1802 г. де Местр приехал в Санкт-Петербург как посланник сардинского короля. В России он написал большинство своих философских и публицистических сочинений, в том числе «Санкт-Петербургские вечера» и «Петербургские письма». Русский читатель познакомился с его «Рассуждения о Франции» уже в 1797 г.[2] В Петербурге де Местр стал частым гостем аристократических салонов братьев Н.А. и П.А. Толстых, графа А.К. Разумовского, графов Строгановых. Он дружил с адмиралом П.В. Чичаговым и сенатором В.С. Томара, посещал литературное общество «Беседа любителей русского слова» адмирала А.С. Шишкова[3]. Де Местр быстро приобрел известность в аристократической среде Петербурга. Чиновник министерства иностранных дел А.С. Стурдза свидетельствовал, что Ж. де Местр «не имел равного себе в аристократическом обществе, в котором он господствовал»[4]. В России сардинский посланник включился в политическую борьбу[5]. Он оказал заметное влияние на формирование особого общественного направления – русского католицизма[6]. В 1811 г. де Местр даже стал на короткое время секретарем Александра I. Он поддерживал тесные связи с иезуитами в России и ходатайствовал перед князем А.Н. Голициным об их поддержке. Поддержка иезуитов Ж. де Местром в конце концов стала причиной охлаждения к нему со стороны царя и отъезда из России в 1817 г.

Рисунок 4. Ж. де Местр. Рисунок работы Фогеля

Многие идеи, с которыми де Местр выступил в первом своем известном сочинении «Рассуждения о Франции», не отличались оригинальностью. В начале XIX в. они были широко распространены в эмигрантской среде. Французский консерватор последовательно отвергал политические теории философов-просветителей. Одним из основных элементов его историко-политических взглядов был провиденциализм. Он рассматривал историю как творение божественной воли, а национально-государственный организм наделял функцией «инструмента» исполнения божественного плана. «На каждую нацию, как и на каждого индивида, – писал он, – возложена миссия, подлежащая исполнению»[7]. Наиболее отчетливо провиденциалистские мотивы видны в его трактовке Французской революции. Де Местра полагал, что революция, явившаяся божьим наказанием, чистилищем для Франции и всей Европы, имела собственную логику развития. Согласно воле провидения, она была призвана в итоге способствовать утверждению и еще большему укреплению монархических и религиозных устоев. Деятели Французской революции виделись де Местру лишь пассивными орудиями как революции, так и провидения. «И даже злодеи, которые кажутся вожаками революций, участвуют в ней лишь в качестве простых орудий», – утверждал он[8].

Отвергая просветительские теории, де Местр придерживался принципа религиозного обоснования традиционных политических норм. Доказывая несостоятельность идеи договорного происхождения власти, он делал упор на божественной предустановленности института государства: «Ни одна нация, – утверждал он, – не способна сама установить себе правление»[9].

Другой отличительной чертой общественных взглядов французского консерватора был клерикализм. В своих сочинениях он подчеркивал необходимость укрепления религиозных устоев и общественной роли церкви как нравственных, а в конечном счете и политических основ, на которых держится государство. Высшим назначением политики, призванной бороться с индивидуалистическими тенденциями, де Местр считал воспитание и организацию общества с помощью веры. Оборотной стороной признания де Местром религии и церкви в качестве основ общественной нравственности и порядка стало отрицание им гражданской свободы и политических институтов, стоящих вне религиозных ценностей. В памятной записке, адресованной графу Н.П. Румянцеву, сардинский посланник писал в 1811 г.: «род человеческий в целости своей пригоден для гражданских свобод лишь в той мере, насколько проникся он христианством»[10]. Де Местр считал, что для общества необходима монополия благородного сословия и церкви на обсуждение и толкование важнейших социальных и нравственных проблем. «Прелатам, дворянам, государственным сановникам, – рассуждал он, – принадлежит право быть хранителями и стражами консервативных истин, учить народ тому, что есть зло, что истина и что ложь в порядке нравственном и религиозном»[11].

Специфика решения Ж. де Местром вопроса о причине социальных и политических потрясений в Европе конца XVIII – начала XIX вв. состояла в перенесении проблемы в конфессиональную сферу. Единство и послушание представлялись им как чисто католические добродетели, а дух партикуляризма, индивидуализма и бунта как протестантские пороки. В адресованных Александру I «Четырех главах о России» савойский посланник предостерегал: «В разрушительном XVI веке берут начало все антиобщественные и антихристианские системы, появившиеся в наши дни: кальвинизм, янсенизм, лжефилософия, просвещение и так далее. Все это восходит к одному и должно рассматриваться как одна секта, которая поклялась уничтожить христианство и низвергнуть всех христианских правителей»[12]. Революционные события во Франции и потрясения в Европе, которые она вызвала, связывались де Местром с антимонархическим заговором иллюминатов, выросших из протестантизма. Эти идеи были достаточно популярны во французской эмигрантской среде. Теория заговора в частности излагалась в «Памятных записках к истории якобинства» аббата О. Баррюэля, и в ряде других сочинений, опубликованных в 1790-х гг.[13].

Провиденциализм и клерикализм французского консерватора во многом определили его подход к проблемам происхождения и легитимности власти. В его сочинениях неизменно присутствовала мысль о том, что форма правления, политические права и свободы, существующие в государстве, были заложены изначально в его «естественной конституции», впоследствии лишь получая соответствующее юридическое оформление. «Никогда не существовала свободная нация, – утверждал де Местр, – которая не имела бы в своей естественной конституции, столь же древние, как она сама, зародыши свободы… и успешно развиваются лишь те права, которые существовали в естественной конституции»[14].

Отвергая просветительское представление о народе как носителе суверенитета и источнике власти, де Местр признавал политический суверенитет только за монархом, чья власть освящена божественным происхождением, политические же права народа, по его мысли, могли быть лишь пожалованием монарха-суверена. «Права народа, – писал он, – часто вытекают из пожалований суверена, но у коренных прав суверенов и аристократии нет ни даты ни творцов»[15]. Понятие суверенитета проистекало у де Местра не из народной воли и общественного договора, а из несовершенства греховной человеческой природы. Суверенитет у него имел не человеческое, а божественное установление.

Исходя из этого, де Местр критиковал политическую систему Французской республики. Он признавал невозможным реальное осуществление власти народа в качестве суверена, утверждая, что в представительной системе «права народа ограничиваются назначением тех, кто назначает». Доказывал, что в таком крупном государстве как Франция, в принципе невозможно существование реального республиканского строя, поскольку «суверен всегда будет в Париже», он в данном случае опирался на традицию, воспринятую просветителями, считать республику приемлемой формой правления только для небольших государств. По его мнению, в республиканской Франции народ «является более зависимым, чем при монархии». «Слова «великая республика» исключают друг друга как слова «квадратный круг», – афористично замечал он[16].

Государственность у де Местра рассматривалась в контексте истории и политической традиции конкретного народа. Противопоставление конкретно-исторического подхода универсальному, абстрактному объединяет его концепцию с идеями других консерваторов, в частности с концепцией русского самодержавия Н.М. Карамзина и со взглядами С.Н. Глинки. Французский мыслитель полагал, что в конституции должны быть зафиксированы законы, соответствующие особенностям того или иного государства. Употребляя понятие «конституция», он подразумевал под ним любое государственное устройство, законодательное установление[17]. Де Местр утверждал, что до революции во Франции тоже существовала конституция, а королевская власть всегда была ограничена законом. Однако, разъясняя свою мысль, он говорил о законах, «которые короли сами признали для себя, но… в счастливой невозможности нарушить их»[18]. Таким образом, связывая так называемые коренные законы исключительно с суверенитетом и волей монарха, де Местр отвергал конституцию, принятую в результате народного обсуждения и ограничивающую абсолютную власть монарха.

Логика политического мышления де Местра привела его в вопросе о законности власти к консервативному легитимизму,[19] т.е. к признанию законной только власти наследственного монарха, которой не требуется никакое ограничение в виде конституции и независимого института парламентаризма. Решающим условием законности верховной власти была для мыслителя принадлежность монарха «по крови» к династии, чья власть имеет божественное происхождение.

Темой, в обсуждении которой выкристаллизовывалась трактовка де Местром легитимности, была тема правления Бонапарта во Франции. Можно с уверенностью утверждать, что философ никогда не считал законной власть «корсиканца». «Есть как благие перевороты, так и преступные в своей основе узурпации, коих провидение удостоило печати законности, допустив для них долгое владычество», – писал о приходе Наполеона к власти де Местр. Вместе с тем он приветствовал восстановление монархического характера власти при Бонапарте, рассматривая это как предпосылку для реставрации. «Для меня, – признавался он, – Бонапарте значительно лучше как король, нежели простой завоеватель. Сей императорский фарс нимало не прибавляет ему власти, но зато безвозвратно уничтожает то, что называют французской революцией»[20].

Де Местр четко разделял степень законности и характер власти наследственных Бурбонов – абсолютных монархов волею Божьею и власть новоявленного императора, пусть формально, но ограниченную конституцией. Он ожидал, что с возвращением прежней династии во Франции будет восстановлена и старая дореволюционная «конституция» – т.е. абсолютистский характер верховной власти. Поэтому мыслитель негативно воспринял провозглашение конституции во Франции в 1814 г. после реставрации Бурбонов. «Людовик XVIII возвратился не на трон своих предков. Он всего лишь воссел на трон Бонапарте», – негодавал де Местр[21].

Философ отвергал полезность любых решительных реформ и политических преобразований. «Отсюда, – замечал он, – вытекает необходимость лишь крайне редкого обновления, всегда проводимого с умеренностью и трепетом»[22]. Большое опасение у де Местра вызывала перспектива реформ и утверждения гражданских свобод в России, на которую он возлагал особые надежды как на оплот легитимизма и религиозных устоев в Европе. В своих сочинениях он не уставал предупреждать о той угрозе, которую несет для России дух Французской революции и увлечение просветительской философией. «во всем, даже в мелочах противоборствуйте духу новшеств и перемен», – призывал де Местр русских читателей»[23]. Посланник сардинского короля прямо указывал на угрозу революции в России: «Если явится какой-нибудь университетский Пугачев и станет во главе партии, если весь народ придет в движение и вместо азиатских экспедиций начнет революцию на европейский манер, тогда я не нахожу слов, чтобы выразить все мои на сей счет опасения»[24].

По мнению французского консерватора, опасность усиливали исконные качества русского народа. Так, он утверждал, что русским «ненавистны всякие правила и всякий порядок, возведенные в степень закона»[25]. Истоки такой самобытности автор «Петербургских писем» искал в далеком прошлом: «…два великих события средних веков – прескорбное уклонение несчастной греческой церкви в раскол и татарское нашествие – закрыли Россию для влияния великой европейской цивилизации, исходившей из Рима»[26]. Де Местр отрицательно относился к реформам Петра I. Он видел в них точку отсчета тех перемен в России, которые грозили привести к опасным последствиям. В 1811 г. философ писал о Петре I и его реформах: «Отняв собственные обычаи, нравы, характер и религию, он отдал» Россию «под иго чужеземных шарлатанов и сделал игрушкой нескончаемых перемен»[27].

Де Местр обратил внимание на внутреннюю слабость Русского государства. Авторитет духовенства в России, по его мнению, был слишком слаб, чтобы оказывать самостоятельное влияние на общество и противиться распространению разрушительных революционных теорий. Он образно заметил, что «гений Франции оседлал гения России буквально так, как человек обуздывает лошадь. Противу сего превосходства нет иного лекарства, кроме религиозного чувства. К сожалению, оное совершенно здесь отсутствует, ибо там, где служители религии есть пустое место, пустым местом является и сама религия»[28]. Эти рассуждения привели де Местра к выводу о крайней опасности освобождения русских крепостных, которые, в отличие от народов Запада, лишены спасительной опеки католической церкви. По мнению философа, такая ситуация может поставить под угрозу спокойствие и устойчивость государства. Сохранение крепостного права де Местр считал условием самого существования государства в России. «Рабство, – настаивал консерватор, – существует в России потому, что оно необходимо, и потому, что император не может без него царствовать»[29]. Зависимость духовной власти от светской он считал не силой, а слабостью самодержавия. В отличие от Н.М. Карамзина, также ратовавшего за бóльшую независимость церкви, де Местр воспринимал всесильное государство в России не просто как обусловленную историей особенность, а как опасную аномалию.

Как справедливо отметила М.И. Дегтярева, Карамзин в целом одобрял культурные заимствования с Запада, тогда как де Местр выражал сомнение в самой ценности научного знания для русских и был одним из первых, кто предложил идею внешней культурной изоляции для России[30]. Существенно, что в отличие от Карамзина, мы находим у де Местра законченную легитимистскую монархическую концепцию, построенную, прежде всего, на основе критики универсальных просветительских общественно-правовых теорий, причем эта концепция имела ярко выраженный клерикальный оттенок. Если Карамзин в соответствии с теорией просвещенного абсолютизма обосновывал самодержавный характер верховной власти полным делегированием суверенитета народом своему монарху, то у Ж. де Местра понятие суверенитета изначально не связывалось с народом, а рассматривалось как атрибут, присущий исключительно монарху и имевший божественное происхождение. В отличие от Карамзина, де Местр отрицал легитимность иных форм правления, помимо абсолютной наследственной монархии. Он отстаивал тезис о божественном происхождении государства и гибельности попыток рационального подхода к реформированию политических институтов. Существенно, что де Местр, в отличие от Н.М. Карамзина, в своих сочинениях подчеркивал самобытность России, ее государственности и культуры, причем связывал эту самобытность в том числе с православием.

В целом среди черт консервативной идеологии, общих как для русских консерваторов первой четверти XIX в., так и для Ж. де Местра, можно выделить неприятие разрушительной изменчивости настоящего и обращение к традиции, в том числе политической, как источнику стабильности. Исходя из идеи неотвратимости перемен, разрушавших, как им представлялось, сами основы государственности, они видели выход в максимально возможном замедлении этого разрушения. Н.М. Карамзин и Ж. де Местр были едины относительно идеи сохранения в России самодержавия, в отрицании (однозначном у Де Местра, фактически следующим из общей концепции у Карамзина) политических прав народа.

Легитимистская концепция государственности, созданная Ж. де Местром, стала достоянием части консервативно мыслящих кругов русского общества. Ключевое место среди основ государственности в концепции де Местра принадлежало религии и церкви. Легитимизм Ж. де Местра в узком смысле являлся, прежде всего, идеологическим оформлением реставрации Бурбонов во Франции. Но в целом эта идеология имела куда более широкое содержание, став одной из форм адаптации консервативных общественных кругов к переменам, порожденным Французской революцией. В период кризиса идеологии Просвещения сочинения Жозефа де Местра сыграли большую роль в усилении влияния западноевропейской мысли на российское общество[31]. Будучи одним из основоположников европейского консерватизма, Ж. де Местр, разумеется, не оказал на общественную жизнь России столь заметного влияния, как Н.М. Карамзин. Однако в великосветской среде столицы его идеи находили живой отклик. Эти факты позволяют подходить к концепции де Местра как к одному из аспектов идейной адаптации части русского общества, пусть и весьма ограниченной, к большим переменам в Европе в первой четверти XIX в.

Примечания

[1] Подробнее о биографии и формировании общественных взглядов де Местра на русском языке см.: Дегтярева М.И. Консервативная адаптация Ж. де Местра. Дисс. ... канд. ист. наук. – Пермь. 1997.

[2] Виат О. Граф Жозеф де Местр // Местр Ж. де Санкт-Петербургские вечера. – Спб., 1998. – С. 657.

[3] Степанов М., Вермаль Ф. Жозеф де Местр в России // Литературное наследство. Т. 29–30. Русская культура и Франция. – М., 1937. – С. 598.

[4] Цит. по: Степанов М. , Вермаль Ф. Указ. соч. – С. 608.

[5] Берти Дж. Россия и итальянские государства в период Рисорджименто. – М., 1959. – С. 257.

[6] Цимбаева Е.Н. Русский католицизм. Забытое прошлое российского либерализма. – М., 1999. – С. 41.

[7] Местр Ж. де. Рассуждения о Франции. – М., 1997. – С. 17.

[8] Местр Ж. де. Рассуждения о Франции. – С. 15.

[9] Там же – С. 135.

[10] Местр Ж. де. Петербургские письма. – Спб., 1995. – С. 188.

[11]Местр Ж. де. Санкт-Петербургские вечера. – С. 447.

[12] Местр Ж. де. Четыре неизданные главы о России // Он же. Сочинения. – Спб., 2007. – С. 64.

[13] Зорин А. Указ. соч. – С. 201–204.

[14] Местр Ж. де. Рассуждения о Франции. – С. 85.

[15] Местр Ж. де. Рассуждения о Франции. – С. 82.

[16] Там же. – С. 62–63.

[17] Такое употребление слова «конституция» восходит еще к античности (напр., т.н. конституция Каракаллы 212 г. (Conctitutio Antoniana) о даровании римского гражданства большинству населения империи).

[18] Местр Ж. де. Рассуждения о Франции. – С. 107.

[19] Сам термин получил широкую известность благодаря знаменитому французскому дипломату Ш.М. Талейрану. Позднее легитимизм был связан, прежде всего, с роялистским движением во Франции.

[20] Местр Ж. де. Петербургские письма. – С. 33.

[21] Местр Ж. де. О свободе // Он же. Петербургские письма. – С. 256.

[22] Местр Ж. де. Рассуждения о Франции. – С. 84.

[23]Местр Ж. де. Санкт Петербургские вечера. – С. 608.

[24] Местр Ж. де. Петербургские письма. – С. 173.

[25] Там же. – С. 85.

[26] Местр Ж. де. Петербургские письма. – С. 158.

[27] Местр Ж. де. Петербургские письма. – С. 179.

[28] Там же. – С. 169.

[29]Местр Ж. де. Четыре неизданные главы о России. – С. 33.

[30] Дегтярева М.И. Два кандидата на роль государственного идеолога: Ж. де Местр и Н.М. Карамзин // Исторические метаморфозы консерватизма. – Пермь, 1998. – С. 72–75.

[31] Ростиславлев Д.А. Жозеф де Местр о целях и перспективах просвещения в России // Человек эпохи Просвещения. – М., 1999. – С. 200.

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС