Час спустя после нашего прибытия (14 сентября) начался пожар: на правой
стороне показался густой дым, потом взвился вихрь пламени; никто, однако, не
знал, откуда это происходит. Вскоре нам сообщили, что горит базар, квартал
купцов. «Вероятно, — объяснили некоторые, — это мародеры армии по
неосторожности заронили огонь, входя в лавки за продовольствием».
Многие, не участвовавшие в этой кампании, говорят, что пожар Москвы стал
гибелью армии; что касается меня и многих других, то я думаю, наоборот, что
русские могли бы и не поджигать город, а просто увезти с собой или побросать
в Москву-реку все продовольствие, опустошить край на сорок верст в
окружности — что было не трудно, так как часть края пустынна, — и тогда нам,
по прошествии двух недель, поневоле пришлось бы убраться.
После пожара все еще оставалось достаточно жилищ, чтобы поместить всю армию,
и даже если допустить, что все жилища сгорели — и тогда остались бы подвалы.
В семь часов загорелось за губернаторским домом: полковник сейчас же пришел
к нам в караул и приказал немедленно выслать патруль в 15 человек; в том
числе был и я. Цезарис отправился с нами, во главе патруля. Мы двинулись в
ту сторону, где горело, но едва сделали мы шагов триста, как нас салютовали
ружейными выстрелами справа и слева. В первую минуту мы не придали этому
значения, все еще думая, что это пьяные солдаты армии. Но пятьюдесятью
шагами дальше из какого-то тупика опять раздаются выстрелы, направленные
прямо в нас.
Решили ближе рассмотреть, в чем дело. Мы подошли к дому, откуда заметили
выстрелы, выломали ворота и очутились лицом к лицу с девятью дюжими
молодцами, вооруженными копьями и ружьями, — они не пускали нас войти.
Тотчас же завязался во дворе бой, довольно неравный, так как нас было
девятнадцать человек против девяти...
Мы поспешили осмотреть дом; в одной из комнат мы застали двоих из бежавших
людей: увидев нас, они были так поражены, что не успели схватить свое
оружие, которое мы забрали себе; тем временем они спрыгнули с балкона.
Так как мы отыскали всего двоих людей, а ружей было налицо три, то мы стали
искать третьего и нашли его под кроватью: он вышел к нам, не заставляя себя
просить и крича: «Боже! Боже!». Мы не сделали ему никакого вреда, но
удержали при себе, чтобы он мог служить нам проводником. Он был, как и
другие, отвратителен и безобразен — каторжник, как и прочие; на нем был
овчинный тулуп, подпоясанный ремнем. Мы вышли из дома. На улице мы увидели
тех двух колодников, что выскочили из окна; один был мертв, он разбил себе
голову о мостовую; у другого были сломаны обе ноги.
Мы оставили их, а сами расположились вернуться на Губернаторскую площадь. Но
каково было наше изумление, когда мы увидели, что это невыполнимо, настолько
распространился пожар, пламя слева и справа образовало сплошной свод, под
которым нам приходилось идти, а это было невозможно при сильно дувшем ветре
и ввиду того, что некоторые крыши стали проваливаться. Мы принуждены были
избрать иную дорогу и направиться в ту сторону, откуда раздались другие
ружейные выстрелы; к несчастью, мы не умели ничего втолковать нашему
проводнику.
Пройдя шагов двести, мы увидели по правую руку какую-то улицу, но, прежде
чем войти в нее, мы, ради любопытства, пожелали осмотреть дом, откуда
раздавались ружейные выстрелы, — с виду он показался нам очень красивым. Мы
пропустили вперед нашего пленного и сами шли за ним; но вдруг раздались
тревожные крики и выскочило несколько человек с зажженными факелами в руках;
пройдя через большой двор, мы убедились, что место, где мы находимся, не
простой дом, а великолепный дворец Раньше чем войти в него, мы оставили у
ворот двух часовых, с распоряжением предупредить нас в случае нападения
врасплох. У нас были свечи, мы зажгли их несколько и вошли, отроду я не
видывал жилища с такой роскошной меблировкой, как то, что представилось
нашим глазам; в особенности поражала коллекция картин голландской и
итальянской школы.
Уже около часу мы бродили по обширным роскошным хоромам в стиле для нас
совершенно новом, как вдруг раздался страшный взрыв: он шел откуда-то снизу,
из-под того места, где мы находились. Сотрясение было страшно сильное: мы
думали, что будем погребены под развалинами дворца. Мы проворно спустились
вниз со всякой осторожностью, но были поражены, не застав наших двух солдат,
поставленных на часах у дверей. Довольно долго проискали мы их, наконец
нашли на улице: они сказали нам, что в момент взрыва они поскорее убежали,
думая, что весь дом обрушится на нас. Перед уходом мы хотели узнать причину
напугавшей нас катастрофы: оказывается, в обширной столовой обрушился
потолок, хрустальная люстра разлетелась вдребезги, и все это произошло от
того, что нарочно были положены ядра в большую изразцовую печь. Русские
рассудили, что для того, чтобы истреблять нас, всякое средство годится.
Пока мы были в доме, размышляя о многих вещах, которых еще не понимали, мы
услыхали крики: «Горим! Горим!». Это наши часовые заметили, что дворец
загорелся. Действительно, из многих мест повалили клубы густого дыма, сперва
черного, потом багрового, и в один миг все здание очутилось в огне. По
прошествии четверти часа крыша из крашеного глянцевитого толя рухнула со
страшным треском и увлекла за собой три четверти всего здания.
Сделав несколько крюков, мы попали в довольно широкую и длинную улицу, где
направо и налево возвышались великолепные дворцы. Она должна была привести
нас в ту сторону, откуда мы пришли, но каторжник, служивший нам проводником,
ничего не мог сообщить нам; он был полезен нам лишь на то, чтобы по временам
тащить нашего раненого: ему стало трудно идти. Во время нашего странствия мы
встречали проходивших мимо людей с длинными бородами и зловещими лицами; при
свете факелов, которые они несли в руках, они казались еще страшнее; не
подозревая их намерений, мы пропускали их.
Дальше мы встретили гвардейских егерей и от них узнали, что это сами русские
поджигают город и что встреченным нами людям поручено выполнять этот
замысел. Действительно, минуту спустя мы увидели троих русских, поджигавших
православную церковь. Заметив нас, двое побросали свои факелы и убежали; мы
подошли к третьему — тот не бросил факела, а, напротив, старался привести в
исполнение свое намерение, но удар прикладом в затылок сломил его упрямство.
В ту же минуту мы встретили патруль егерей, заблудившихся точно так же, как
и мы. Командовавший ими сержант рассказал мне, что они видели каторжников,
поджигавших несколько домов, и что одному из них он принужден был отсечь
кисть руки саблей, чтобы заставить его бросить факел, но когда факел выпал у
него из правой руки, он поднял его левой, с намерением продолжать поджоги;
они принуждены были убить его.
Немного дальше мы услышали голоса женщин, звавших на помощь по-французски;
мы вошли в дом, откуда слышались крики, думая, что это маркитантки армии в
драке с русскими. Войдя, мы увидели разбросанные в беспорядке разнообразные
костюмы, показавшиеся нам очень богатыми, и навстречу нам вышли две дамы,
взволнованные и растрепанные. При них был мальчик лет 12—15; они умоляли
оказать им покровительство против солдат русской полиции, которые хотели
поджечь их жилище, не дав им времени унести свои пожитки, между коими была
одежда Цезаря, шлем Брута, латы Жанны д'Арк; дамы объяснили нам, что они
актрисы, что мужья их поневоле должны были уйти в поход вместе с русскими.
Мы воспрепятствовали пока поджогу дома, забрав с собой русских полицейских;
их было четверо; мы увели их к своему полку, все еще стоявшему на
Губернаторской площади; прибыли мы туда с немалыми затруднениями не раньше
двух часов ночи и со стороны противоположной той, откуда вышли...
Бросив взгляд на площадь, где расположился на биваках наш полк, мне
представилось, что я вижу перед собой сборище разноплеменных народов мира, —
наши солдаты были одеты кто калмыком, кто казаком, кто татарином,
персианином или турком, а другие щеголяли в богатых мехах. Некоторые
нарядились в придворные костюмы во французском вкусе, со шпагами при бедре,
с блестящими, как алмазы, стальными рукоятками. Вдобавок вся площадь была
усеяна лакомствами, какими только душе угодно, — винами, ликерами в большом
количестве; был небольшой запас свежего мяса, много окороков и крупной рыбы,
немного муки, а хлеба не было.
15 сентября в пять часов наша рота вернулась на площадь; она снова была
отряжена пикетом, так что моя надежда отдохнуть не осуществилась — я опять
был назначен в дежурство на сутки. Остальная часть полка, точно так же, как
часть гвардии, была занята тушением пожаров, приближавшихся к Кремлю;
временно удалось остановить распространение огня, но вслед за тем он опять
вспыхнул сильнее прежнего
После того как рота вернулась на площадь, капитан разослал патрули в разные
кварталы: между прочим, один был отправлен в квартал бань, но он тотчас же
вернулся, и командовавший им капрал рассказал нам, что в ту минуту, как они
подходили, крыша бань обрушилась со страшным треском и искры, разлетевшиеся
кругом, подожгли другие здания во многих местах.
Весь вечер и всю ночь наши патрули только и делали, что приводили нам
русских солдат, которых находили в разных частях города, — пожар заставлял
их вылезать из своих сокровенных убежищ. Между ними было два офицера, один
из армии, другой из ополчения; первый беспрекословно позволил себя
обезоружить, т.е. отдал свою саблю без возражений и попросил только, чтобы
ему оставили золотую медальку, висевшую у него на груди; но второй, человек
совсем еще молодой и имевший на себе кроме сабли пояс с патронами, ни за что
не соглашался дать себя обезоружить, и так как он очень хорошо говорил
по-французски, то объяснил нам в виде довода, что принадлежит к ополчению;
но в конце концов мы убедили его повиноваться.
В полночь опять вспыхнул пожар поблизости от Кремля; удалось ограничить его
распространение. Но в 3 часа утра он возобновился с новой силой и уже не
прекращался.
Бургон
Фрагмент воспоминаний опубликован в кн.: Французы в России. 1812 г. По
воспоминаниям современников-иностранцев. Составители А.М.Васютинский,
А.К.Дживелегов, С.П.Мельгунов. Части 1-3. Москва. Издательство "Задруга".
М., 1912; Современное правописание выверено по кн.: Наполеон в России в
воспоминаниях иностранцев. В 2 кн. М., Захаров, 2004.
