Переправа через Березину.
Изображение перепечатывается с сайта «1812 год».
Переправа через Березину
При наступлении темной ночи мы молча покинули биваки, поднялись вновь на
левый берег и на рассвете прибыли в деревню Студянку. Уже три дня, как стало
несколько теплее, но за эту последнюю ночь мороз начал вновь усиливаться.
Прибыв в Студянку, мы стучали зубами от леденящего холода, но нам было
запрещено зажигать огни. Утром явились пехота и артиллерия. Тотчас же
приступили к разрушению наиболее сохранившихся домов, чтобы добыть материал,
необходимый для постройки моста.
Гвардейские моряки и понтонеры принялись за дело. Тогда нам позволили
развести огонь. Когда совсем рассвело, мы заметили на противоположном берегу
русские колонны, идущие на Борисов.
Адмирал, обманутый накануне диверсией, сосредоточил свои войска ниже этого
города, чем и объяснялось счастливое очищение территории, против которой
наши понтонеры работали совсем беспрепятственно.
Мы столпились между берегом реки и деревней на виду у неприятеля, который
тем не менее продолжал путь. Сила дисциплины такова, что ни один начальник
не смел ослушаться — счастье для нас — приказа адмирала. Мы говорили друг
другу: думается, что эти глупцы нисколько не интересуются выгодами своей
позиции.
Император проехал недалеко от нас, чтобы направиться на небольшой холм,
который возвышался по эту сторону реки. Все наши взгляды направились на
него. Даже и при столь критических обстоятельствах мы не переставали верить
в его гений: ни вздоха, ни ропота не слышно было в наших рядах. Закончив
свою рекогносцировку, Наполеон вновь проехал мимо нас. Он показался нам
более удовлетворенным и, оживленно жестикулируя, разговаривал со своими
генералами. Мы не могли расслышать, что он говорил, но понимали, что он
поздравлял себя с тем, что ввел адмирала в заблуждение.
Немного спустя на холмике, только что покинутом императором, подвигнута была
двойная батарея. Нам было разрешено расположиться там, чтобы видеть
дефилирующего неприятеля, арьергард которого часто оборачивался с целью
наблюдать наши действия. Московская дисциплина послужила, однако, на пользу
императору.
Когда мост был закончен, после полудня 26 ноября (если я не ошибся на день),
мы получили приказ — совершить переправу. Трудно представить себе энтузиазм,
одушевлявший нас. Все мы сознавали важность доверенной нам миссии. Дело
касалось спасения армии, при которой находился сам император! Разве не
приходилось спасать и его? История скажет, что 2-й корпус оказался вполне
достойным Франции за эти три достопамятных дня.
9-й корпус, оставшийся на левом берегу для защиты мостов, заслужил своей
самоотверженной преданностью мученический венец. Мир праху доблестных
воинов, погибших там, и слава храбрецам, которым удалось избежать величайших
из несчастий этой ужасной кампании!..
Переправа через Березину, 28 ноября 1812 года.
Остатки 7-го польского уланского полка, который лучше нас знаком был с
местностью, переправились первыми; и так как император желал, чтобы к нему
привели пленных для того, чтобы расспросить их, наши храбрые союзники
бросились по следам казаков и, захватив двоих из них, привели их в главную
квартиру. За польской конницей последовали мы. Затем переправился 23-й полк.
Мост не особенно был надежен; приходилось переходить через него пешком и из
предосторожности переводить лошадь от лошади на известном расстоянии, что
задерживало переправу бригады. Очутившись на правом берегу, мы могли смело
сесть на коней, и, когда собрались все вместе, каждый эскадрон двинулся
вперед по дороге из Борисова в Вильно, которая проходила недалеко. Ночью к
нам присоединились первая бригада и кирасирская дивизия. При наступлении
ночи мы расставили караулы и расположились биваком в большом лесу.
Остатки 2-го корпуса, который заключал в себе тогда лишь 12 000 человек,
расположились на равнине вблизи холма. Солома с крыш служила пищей для наших
бедных лошадей.
Накормив, насколько это было возможно, своих лошадей, пехотные стрелки
развели большой огонь, вокруг которого мы грелись. Каждый кавалерист отдал в
общее пользование часть съестных припасов, отнятых третьего дня у
неприятеля, и повара занялись варкой супа. Один несчастный раненый робко
приблизился к нашему кругу, но кто-то из стрелков грубо сказал ему:
«Товарищ, если вы хотите греться, то принесите дров». Возмущенный этим, я
встал и усадил раненого на свое место, сказав стрелку:
«Нынче вечером вы были подло грубы, хотя обыкновенно бываете храбрым и
добрым».
Устыдившись своего поведения, он покидает круг со слезами на глазах. Я его
не позвал обратно. Однако стрелок Морэн был, в сущности, добрым товарищем,
но при столь исключительных обстоятельствах, находясь под влиянием ужасных
бедствий, он на мгновение поддался легко эгоистическому побуждению. Кроме
того, бедняк Морэн потерял своего брата, офицера 7-й роты, который погиб во
время атаки перед Борисовом, и, быть может, это и ожесточило его.
Я возвращаюсь к нашему несчастному гостю, который, как я уже говорил об
этом, был ранен в голову. Усевшись на своем месте, он вынул из маленького
кожаного мешка кусок конины, который он стал жарить на огне, держа его на
шпаге. Он делал это, не произнеся ни слова и отворачиваясь от очага.
Внимательно наблюдая за ним, я заметил крупные кисти на темляке шпаги,
заменявшей вертел. Это обстоятельство заставило меня признать штаб-офицера в
этом несчастном, закутанном в короткий крестьянский полушубок, часть
которого обгорела от бивачных огней.
Из его мундира виднелся лишь грязный загнувшийся воротник сомнительного
цвета. На голове его была шапка из серой мерлушки, вокруг которой был
повязан когда-то белый платок.
— Вы ранены, командир? — спросил я его, не колеблясь.
— Да, товарищ, — ответил он мне с итальянским акцентом, бросая на меня
беспокойные взгляды.
— Не будет ли нескромным спросить: а какому корпусу принадлежите вы,
командир?
— Я полковник одного из полков итальянской королевской гвардии.
— Полковник! Итальянец! — воскликнул я, приблизившись к нему. — Вы видите
перед собою пьемонтца, который очень счастлив служить вам по мере своих
слабых сил,
и, созвав своего стрелка, я приказал дать ему сухарей, рома и несколько
кусков сахару — добычу, захваченную из генеральского экипажа. Этот храбрый
вояка, пораженный яствами, которые мы ему предлагали среди всеобщей нужды,
принял все со слезами на глазах.
Когда был готов скверный суп с салом, также отнятым у русских, стрелки наши
налили тарелку и подали ему вместе с куском сала и несколькими обломками
сухарей. Все хлопотали около него и наполнили немногим, что у них было,
кожаную сумку почтенного раненого, который не знал, как и благодарить эти
добрые сердца. После ужина он тут же заснул. Я подложил несколько соломинок
под его голову, а еловые ветви, которые натыкали над ним стрелки, служили
ему убежищем, так как шел сильный снег.
На рассвете мы сели на коней и покинули нашего гостя спящим; гостеприимство
наше не могло идти далее... Что-то сталось с несчастным полковником? Не
сделалась ли та скудная пища, которую мы положили в его сумку, добычей
какого-либо проголодавшегося? Во всяком случае, весьма сомнительно, чтобы он
был в состоянии перенести те неимоверные бедствия, которые терпела армия до
самого Вильно.
В последствии я очень сожалел, что не осмелился у него спросить его имя,
чтобы привести его здесь.
Мы шли навстречу неприятелю, который, одумавшись, возвращался вчерашним
путем. Делиб, полковой адъютант, приблизился ко мне и конфиденциально
сказал:
«Вчера вечером император удовлетворил часть прошений, составленных мною по
поручению полковника и касающихся замещения мест офицеров, убитых или взятых
в плен. Вы приставлены к чину подпоручика и к награде знаком отличия, но
пока что вам еще не везет. Нынче ночью полковник мне сказал:
«Калоссо еще ничего не получит. Другим кандидатам, которые старше его по
возрасту и по службе, оказано предпочтение».
Я поблагодарил своего друга Делиба за оказанное доверие и радовался, что
полковник не забыл меня. В то же время я находил справедливым, что, так как
император не был в состоянии удовлетворить всех прошений, то при одинаковых
заслугах предпочтение должно быть оказано старшим по возрасту и по службе.
Этот момент был, ничего сказать, весьма подходящим для честолюбивых видов!
Делиб был убит в тот же день.
Около девяти часов огонь на наших аванпостах предвещал нам новые сражения.
При криках: «Да здравствует император!» — мы заняли наши позиции и, несмотря
на численное превосходство" неприятеля, рассчитывали на победу. От нее
зависела участь армии. Мы знали, что за ночь наш мост сломался; но он был
тотчас же исправлен. Мы знали также, что для переправы артиллерии и обозов
строится другой мост, более надежный. Отступление было обеспечено, если бы
нам удалось в продолжение двух дней устоять против войск адмирала Чичагова.
Таким образом мы сдерживали натиск неприятеля, втрое сильнейшего, чем мы,
наступающего на нас на весьма ограниченном поле битвы. За эти два дня мы
захватили около двух тысяч пленников, которые почти все погибли от голода в
следующие дни по дороге в Вильну.
У нас осталось лишь четыре офицера, несших строевую службу в полку, который
сократился до размеров слабого эскадрона.
Мы, оставшиеся в живых, говорили друг другу: «Император должен быть доволен
нами».
«Мемуары старого солдата»
Фрагмент воспоминаний опубликован в кн.: Французы в России. 1812 г. По
воспоминаниям современников-иностранцев. Составители А.М. Васютинский,
А.К. Дживелегов, С.П.Мельгунов. Части 1-3. Москва. Издательство "Задруга".
М., 1912; Современное правописание выверено по кн.: Наполеон в России в
воспоминаниях иностранцев. В 2 кн. М., Захаров, 2004.
