Приехав в Варшаву*, я встретил некоторых из своих прежних знакомых.
Но женщины, с которой я был близок, которую хотел опять увидеть, не было (он
мне назвал при этом ее имя; это была княгиня Радзивилл или Понятовская,
оказывавшая, благодаря своему уму, происхождению и связям, большое влияние
на ход политических событий в Польше). Она была в одном из своих пригородных
поместий, прозванном Аркадией за красоту местоположения и садов. Я не хотел
пропустить случай повидаться с ней и поехал к ней на сутки; я приехал утром,
и она приняла меня так, как может принять только прежняя возлюбленная. Когда
мы вставали из-за стола, лакей с таинственным видом доложил ей, что
император Наполеон прогуливается по садам замка. «Он переодет, — сказал нам
слуга, — и офицер, сопровождающий его тоже. Он, видимо, не хочет, чтобы его
узнали; но столько раз его видели во время последнего польского похода, что
легко узнать его, несмотря на скромный сюртук».
Мы с княгиней подумали сначала, что этот человек ошибается, потому что в
Варшаве еще не было объявлено о приезде императора. Но потом сообразили, что
император мог захотеть узнать лично сам, оставаясь неузнанным, какое
настроение в Польше и как смотрят в столице на его поход, — что в поступках
такого человека, как он, самое необычайное не должно поражать, — да, кроме
того, и лакей, столько раз его видевший, что мог узнать.
Княгиня вместе со мною и несколькими лицами, составлявшими ее общество,
вышла в сад и направилась в место, указанное лакеем. Мы вскоре увидели
путешественников и, подойдя ближе, без труда узнали императора, несмотря на
простоту его дорожного платья; на нем был только серый сюртук без орденов.
Он с довольным видом подошел к княгине, в которой признал владелицу замка.
Он сказал ей, что, в первый раз проезжая через здешнее место, не мог
побороть своего желания пройтись по садам, показавшимся ему такими
красивыми, и хозяйка, может быть, извинит его за то, что он не испросил
предварительно ее разрешения и не представился ей. Княгиня ответила, что
польщена тем вниманием, которого удостоился ее парк со стороны
путешественников, но извинения их примет только в том случае, если они весь
день проведут в ее поместье, чтобы подробно осмотреть его; уступая ее
настояниям, император принял гостеприимное приглашение и отложил свой отъезд
до следующего утра. В продолжение вечера княгиня показала своему гостю
лучшие части сада и все, что было интересного в ее роскошном поместье.
Разговор во время прогулки был общий и не останавливался на определенных
темах; и если бы не та, как бы невольная, почтительность, которую выказывал
императору его спутник, и если бы не его привычка ежеминутно вытаскивать
табакерку, императора нельзя было бы узнать.
Когда стемнело, мы вернулись в гостиную и, сидя на диване рядом с
императором, княгиня навела разговор на политику; как истинная патриотка,
она скорбела о современном положении Польши, которая перестала существовать
как государство, а между тем заслуживает другой участи во имя прежнего
блеска, вернуть который могла бы еще, если бы Франция оказала поддержку ее
горячим стремлениям. Беседа затянулась, и спор был горячий. Выразив княгине
свою симпатию по поводу того, что она отстаивает интересы своей родины,
император заметил в заключении, что национальные стремления в Польше,
пожалуй, не достаточно единодушны, что такая женщина, как она, должна была
бы их распространять, что восстановление Царства Польского входило в его
планы и отвечало как его политике, так и личным симпатиям. Чувство приличия
не позволяло никому из нас вмешаться в разговор, так как император, хотя и
не раскрыл свое инкогнито, тоном с княгиней показывал ясно, что он узнан и
принимает это.
Время шло; император, видимо, нуждался в отдыхе; княгиня проводила его до
дверей павильона, в котором было приготовлено для него помещение, оказывая
ему при этом почести и проявляя утонченно изысканное внимание, подобающее
такому гостю. Мы гуляли еще некоторое время, беседуя о странности этого
случая. Проходя мимо павильона, окна которого были открыты, мы увидели
императора, запросто разговаривающего со своим спутником; княгиня
остановилась и бросила в комнату апельсин, который был у нее в руках,
привязав к нему бумажку, на которой написала карандашом: «нашему герою».
Император поднял апельсин и сейчас же подошел к окну; но мы скрылись в чащу
деревьев, и он не увидал никого.
Вскоре я расстался с княгиней и пошел в помещение, приготовленное мне в том
же павильоне, где был император. Дверь в его спальню была открыта, он увидал
меня, когда я проходил мимо, и пригласил зайти. Вы понимаете, что я поспешил
последовать приглашению. Он был еще любезнее, еще более добрым малым, если
можно так выразиться, чем за ужином; прогуливаясь по комнате, он говорил о
княгине, о том, как трогает его ее внимание, он спросил, давно ли я с ней
знаком, спросил мое имя, в каком корпусе я служу и какую должность занимаю;
когда я ответил, он поздравил меня с таким начальником, как генерал Груши.
«Груши прекрасный кавалерист, — сказал он, — я его очень ценю и не
сомневаюсь, что в течение этой кампании вы будете довольны, что находитесь
под его командой, не сомневаюсь, что вы будете произведены в штаб-офицеры.
Ваши заслуги, сударь, имя, которое вы носите, дают вам право на это;
император любит окружать себя людьми с историческими именами, будьте
уверены, что он не забудет вас и что скоро вы будете штаб-офицером; смею вас
в этом уверить. Но теперь поздно, и путешественнику нужен отдых; прощайте
же, господин де Жюмильяк». Я простился и ушел к себе, но вы поймете, что я
не мог сомкнуть глаз, восстановляя в памяти странные события этого дня, и
думая о том, что могло меня ожидать».
Но этом Жюмильяк закончил свой рассказ, и я поздравил его, считая его
ожидания основательными. Когда же за целый месяц с ним ничего не произошло,
я спросил его, нет ли чего нового, не говорил ли император о нем с генералом
Груши, которого
недавно вызывали в главную квартиру. Он признался мне с печальным видом, что
он и польская княгиня были жестоко обмануты авантюристом, пользующимся своим
сходством с императором, которому он подражал манерами, платьем, чтобы
вводить людей в заблуждение. Говорили, что этот человек был унтер-офицером
или офицером из стрелковых полков и должен был недавно, по распоряжению
императора, оставить армию и вернуться во Францию. Однако он, кажется,
никогда не употреблял во вред сходство**.
Гриуа
Примечания
* Гриуа передает здесь рассказ маркиза де Жюмильяка.
** Может быть, это был француз Ларуш из иллирийских провинций, про
которого начальник штаба Дессоль 25 июня 1812 года в кратком описании
состояния 4-го корпуса говорил следующее: «Sieur Ларуш, забавлявшийся тем,
что подчеркивал свое сходство с императором и вызывал смешные недоразумения,
был арестован и отправлен в главную квартиру».
Фрагмент воспоминаний опубликован в кн.: Французы в России. 1812 г. По
воспоминаниям современников-иностранцев. Составители А.М.Васютинский,
А.К.Дживелегов, С.П.Мельгунов. Части 1-3. Москва. Издательство "Задруга".
М., 1912; Современное правописание выверено по кн.: Наполеон в России в
воспоминаниях иностранцев. В 2 кн. М., Захаров, 2004.
