Ранним утром 14 сентября мы снова очутились на большой дороге, которая по
холмам и долинам повела нас к цели. Быстро вызванные полки с артиллерией
указывали на серьезность предприятия, и всеобщее ожидание стало крайне
напряженным. Скоро все стихло, и разнеслась быстрая весть о перемирии. Но
наше ожидание оставалось напряженным, ибо перед нами в получасе пути лежала
огромная Москва, раскинувшаяся на таком протяжении, какого я еще никогда не
видел ни у одного большого города.
Мы теперь стояли по левую сторону дороги, в можжевеловом кустарнике. Голод
вынуждал нас подкрепляться ягодами последнего, а лошади пожирали его ветки.
Затем мы вступили на большую дорогу и двинулись вперед.
Вправо, близ дороги, ехал по полю Наполеон в сером сюртуке, на белом коне;
он прибыл сегодня к самой главе авангарда в сопровождении небольшой свиты; с
левой стороны его шел длинный польский еврей в своем национальном костюме.
Наполеон устремил свои взоры на столицу, лежавшую теперь еще ближе к нам, а
еврей делал указания и разъяснения, по-видимому, касавшиеся некоторых
пунктов города. Тут мы увидели и окопы, сооруженные русскими перед нашим
прибытием. Когда мы совсем подошли к первым домам города, во главе дивизии
стал Мюрат, а Наполеон ускакал от дороги вправо, как бы направляя свой путь
в близкую усадьбу...
Напряженное внимание к грядущим событиям, мысль, что мы после стольких
страданий, лишений и трудов дожили до этого дня, что мы в числе первых вошли
в эти любопытные стены — все это заставляло нас забыть о прошлом.
Всякий более или менее охвачен был гордостью победителя, а где эта гордость
не подсказывала соответствующих чувств, там всегда находился офицер или
старый вояка, умевший проникновенными словами объяснить величие места и
момента.
Нашей дивизии отдан был строжайший приказ, чтобы никто, под страхом
неминуемой смертной казни, не смел слезать с коня или выезжать из строя.
Нам, врачам, этот приказ внушен был с такою же настойчивостью, как и
войскам, и мы охотно ему повиновались.
Пока мы ехали по улице до реки Москвы, не было видно ни одной обывательской
души. Мост был разобран, мы поехали вброд; пушки ушли в воду до оси, а
лошади до колен. По ту сторону реки мы встретили несколько человек, стоявших
у окон и дверей, но они, казалось, были не особенно любопытны. Дальше
попадались прекрасные здания, каменные и деревянные, на балконах иногда
виднелись мужчины и дамы.
Наши офицеры приветливо отдавали честь, им отвечали столь же вежливо; но
все-таки мы видели еще очень мало жителей, а около дворцов все стояли люди,
имевшие вид прислуги. Во внутренних частях города мы наткнулись на
истомленных русских солдат, отсталых, пеших и конных, на брошенный обоз, на
серых убойных быков и т. п. Все это мы пропускали мимо. Медленно, с
постоянными поворотами продвигались мы по улицам, в которых наше внимание
привлекало множество церквей с их столь для нас чуждой архитектурой,
особенно многочисленностью башен и внешним их убранством, а также прекрасные
дворцы и окружавшие их сады. Мы проехали через рынок, его деревянные лавки
были открыты, товары, разбросанные в беспорядке, валялись и на улице, словно
перед нами здесь хозяйничали грабители. Шествие наше совершалось крайне
медленно, остановки были очень часты, и вот наши пронюхали, что у валявшихся
по улицам отсталых и спящих русских во фляжках есть водка. Не смея слезать с
коня, они ухитрялись перерезывать кончиком сабли ремни, которыми фляжки
привязаны были к ранцам, и подхватывать самые фляжки крючочками, выточенными
на концах сабель. Этим хитроумным способом добыта была водка, которая давно
уже была большой редкостью.
Мюрат проезжал взад и вперед по нашим рядам, был очень серьезен и деятелен и
глядел даже туда, куда не успевал попасть сам. Он шел во главе нас, когда
мы, идя между большими старыми зданиями, добрались до арсенала. Арсенал был
открыт, и всякого рода люди, в большинстве, по-видимому, мужики, выносили
оттуда оружие, некоторые старались пробраться внутрь. На улице и на площади,
где мы теперь остановились, валялось множество всякого оружия разного вида,
по большей части нового.
В воротах арсенала возникла перебранка адъютантов короля с выносившими
оружие. Несколько адъютантов въехало внутрь здания, перебранка стала очень
громкой. Тем временем было замечено, что на площади позади арсенала
собралось много народа, шумного и беспокойного. Все это заставило короля
придвинуть ко входу на площадь наши пушки и дать залп. Трех выстрелов
оказалось достаточно, чтобы толпа с невероятною поспешностью рассеялась по
всем направлениям...
...В это время заходило солнце при ясной погоде, совсем не такой, как утром,
когда было пасмурно и холодно. Более трех часов продолжалось наше
вступление, и с каждым шагом, с каждым часом росла наша надежда на столь
желанный и необходимый для нас мир, и мы сладко мечтали об отдыхе. Это
настроение еще более усилилось, когда мы, выбравшись за город, увидели
несколько русских драгунских полков, частью построенных, частью проходивших
мимо. Мы с самыми мирными намерениями выстроились против них. Они обнаружили
подобное же настроение, офицеры и солдаты сблизились, протягивали друг другу
руки и фляжки с водкой и разговаривали, как умели. Все это, однако,
продолжалось лишь короткое время; подскакал со своим адъютантом какой-то
крупный русский офицерский чин и настрого воспретил всякие переговоры. Мы
остались, русские медленно потянулись дальше.
Тем временем мы подметили, что русским так же, как и нам, мир был желателен,
и мы видели, что лошади у них так же истощены, как и у нас, ибо при
переправе через канаву многие из лошадей попадали, поднявшись потом медленно
и с трудом, совсем как это бывало и у нас.
Наступила наконец ночь и с нею время отдыха. Вместе с артиллерией и одной
дивизией кирасир мы стали лагерем в недалеком расстоянии от города, вправо
от дороги, ведущей на Владимир и Казань. Влево от нее находится огромное,
широко раскинувшееся здание, которое мы принимали за монастырь. Лагерные
костры наши горели необычайно ярко, а невдалеке перед нами виднелись и
русские костры. Воинственный шум вокруг нас, яркое пламя костров, а в
особенности наше удовлетворение, что мы дожили до этого знаменательного дня,
и все еще напряженное ожидание грядущих событий, суматоха близкого города и
кое-какие раздобытые припасы — все это ободряло нас, и давно наш лагерь не
был так полон оживления при всей необходимости отдыха.
Много разного вида людей из русской армии проходило мимо нашего лагеря по
Казанской дороге Среди них были и раненые, одни — уже перевязанные, другие —
окровавленные, страдающие от ран, полученных недавно при отдельных случаях
насилия и близ ворот Наши офицеры отправляли их к нашему костру Пока я
перевязывал одного такого пехотного офицера, у которого на голове было
несколько ран, он рассказал мне, что отправился переменить белье к родным и
хотел явиться к ним здоровым и невредимым; их он дома не застал, и тут-то с
ним произошло несчастье
После перевязки я направил этого офицера к русским лагерным огням, мы и
вообще направляли туда всех этих отсталых
Вокруг и среди нас настроение было настолько бодрое, что всякий забывал об
усталости и сне; да если бы этого и не было, обстоятельства, вскоре
наступившие, отняли бы всякую охоту ко сну.
Не могу сказать, в центре ли города или на окраине — ведь ночью так легко
ошибиться, но я скорее склоняюсь к первому — вдруг последовал взрыв такой
ужасающей силы, что у всякого должна была явиться мысль, что это взорван
склад снарядов, пороховой погреб либо так называемая «адская машина» очень
большой силы. Из возникшего сразу огромного пламени большими и малыми дугами
стали взвиваться кверху огненные шары, словно разом выпустили массу бомб и
гранат, и на далекое пространство рассеивался со страшным треском их губящий
огонь Этот взрыв, далеко распространивший страх и ужас, длился минуты
три-четыре и казался нам сигналом к началу столь рокового для нас пожара
Москвы Вначале пламя виднелось только на этом месте, но уже несколько минут
спустя мы увидели, как пламя поднимается во многих местах города; мы увидели
скоро восемнадцать таких мест, и их число быстро возрастало
При таком зрелище мы смолкли и с изумлением глядели друг на друга, казалось,
мы читали на всех лицах, что каждый считает это за дурное предзнаменование.
Тогда штаб-ротмистр фон Рейнгардт сказал: «Это скверное событие, оно сулит
много зла, оно разом уничтожает надежду на мир и разрушает то, что нам так
необходимо. Это не злая воля наших, это — признак большого озлобления наших
противников, это — жертва, которую они приносят, чтобы погубить нас».
Мы с первого момента ясно видели всю эту потрясающую картину, ибо наш лагерь
стоял выше города. Вскоре пламя стало вспыхивать и в частях города, лежавших
ближе к нам, озаряя нас и все окрестности, но с увеличением света и пламени
наш только было встрепенувшийся дух снова начал падать, и мы сквозь этот
яркий свет грустно глядели навстречу тем более темному будущему
Наступила полночь Широко раскинувшееся пламя подобно морю бушевало над
огромным городом. Шум все усиливался, и вместе с тем увеличивалась
количество отсталых и бегущих из города, которые валили мимо нашего лагеря
Страшное зрелище в конце концов утомило нас, и мы легли спать. После
короткого сна мы заметили, что пламя значительно усилилось, а с наступлением
дня стали видимы и огромные облака дыма, разноцветные и различные по
очертанию
Таким образом, я видел старую, славную Москву, город царей, в последний ее
день и видел самое начало того пожара, который уничтожил ее и погубил нас.
Много наших уже погибло, с нами была лишь половина тех, кто стоял на Дунае;
в таком же положении были и другие полки нашей дивизии, и все-таки мы
гордились настоящим, питали суетные надежды и предъявляли большие требования
к будущему1
Утром, с восходом солнца, я решил пройтись и зашел во двор ближайшего,
похожего на монастырь здания, ища возможности умыться, что мне и удалось К
удивлению своему, я увидел там людей, занятых обычными делами, как будто все
происшедшее со вчерашнего дня в городе не оказало на них никакого влияния
или даже не было замечено ими Я был единственный чужой среди них, но не
привлек на себя их внимания
Вернувшись в лагерь, я застал все подготовления к посадке на коней.
С наступлением дня было замечено, что русские бросили свой лагерь поблизости
от нас. Мы последовали за ними, увидели их скорее, чем ожидали, и снова
расположились на глазах у них, у первой пригородной деревни, которая лежит
по Казанской дороге. Передовые посты казаков были так близко от наших, как
еще ни разу в эту войну, и все-таки мы позволили себе некоторые удобства в
этот холодный день Лежавшее впереди нашей линии картофельное поле доставило
работу многим из нас и накормило всех. Должен признаться, плоды тамошней
почвы были настолько вкусны и привлекательны, что у меня на родине таких не
бывает даже от лучших голландских семян.
Роос
Военный совет в Филях. Худ. А. Кившенко. 1880 г.
Изображение перепечатывается с сайта «1812 год».
В.В. Верещагин. Перед Москвой в ожидании депутации бояр. Холст, масло.
1891-1892.
Фрагмент воспоминаний опубликован в кн.: Французы в России. 1812 г. По
воспоминаниям современников-иностранцев. Составители А.М. Васютинский,
А.К. Дживелегов, С.П.Мельгунов. Части 1-3. Москва. Издательство "Задруга".
М., 1912; Современное правописание выверено по кн.: Наполеон в России в
воспоминаниях иностранцев. В 2 кн. М., Захаров, 2004.
