Хотя разрушение Москвы и было большим ущербом для русских, однако эта
потеря была для нас еще чувствительнее, так как позволяла нашим врагам
извлечь все выгоды, связанные с их суровым климатом. Напрасно среди нас
говорили, что пожар столицы был бесполезен и что французская армия должна,
напротив, радоваться, что ей удалось избавиться от многочисленного
населения, которое благодаря своей пылкой фантастической натуре могло
восстать стихийно Рассуждая об этом, я убеждаюсь, что русское правительство
боялось, зная хитрость нашего вождя, как бы это самое население, далекое от
возмущения против нас, не послужило бы орудием для выполнения наших планов.
Боялось и того, что большинство сановников, увлекшись этим опасным примером
или прельстившись заманчивыми обещаниями, забудет интересы своей родины и
согласится на все, чего потребует от них честолюбивый Наполеон. Чтоб
предупредить это бедствие, Ростопчин и зажег Москву, думая, что один уж этот
великий пример поднимет энергию дворянства и пробудит в народе живую
ненависть, жертвой которой должны сделаться мы К тому же этот город был
снабжен продовольствием на восемь месяцев, и французская армия, занимая его,
предполагала дождаться в нем весны и тогда двинуться в поход с резервными
войсками, которые раскинулись лагерем в Смоленске и на Немане. Пожар же в
Москве принудил нас к быстрому отступлению в разгар самого сурового времени
года. План, построенный русскими на этом расчете, был вполне верен, так как
наша грозная армия, пришедшая во время прекрасной погоды, потеряла треть
своего состава только благодаря быстрому передвижению. Нечего было также
бояться русскому правительству того, что мы расположимся в какой-нибудь
другой местности отсутствие дисциплины обратило в пустыню все покоренные
нами места, а непредусмотрительность того, кто руководил предприятием, не
щадила ничего нужного для обратного пути. Чтобы дополнить картину наших бед
в разгаре мнимой победы, необходимо сказать, что все были страшно измучены
маршами и обезоружены стойкостью русских. Кавалерия гибла, а артиллерийские
лошади, истощенные дурной пищей, не могли больше тащить орудий. И даже в то
время, когда мы были несчастными жертвами московского пожара, мы не могли не
восхищаться великодушным самопожертвованием жителей этого города, которые по
примеру испанцев своей храбростью и настойчивостью сумели поднять себя до
высшего предела настоящей славы
В продолжение четырех дней (17, 18, 19, 20 сентября), которые мы прожили
возле Петровского дворца, Москва не переставала гореть Дождь лил потоками, а
небольшое количество домов, расположенных около дворца, не могло приютить
громадного количества народа, стоявшего в этой местности, люди, лошади,
экипажи помещались под открытым небом среди поля. Штабы, расположенные со
своими генералами вокруг дворца, устраивались в английских садах, ютились в
гротах, китайских павильонах, киосках, садовых беседках. Лошади, привязанные
к акациям или липам, отделялись одна от другой питомниками или грядками из
цветов. Этот лагерь казался еще более оригинальным благодаря новым костюмам,
которые выбирали себе солдаты, большинство, чтоб спастись от нападений,
надевали на себя те самые одежды, которые раньше живописно пестрели на
московских базарах. В нашем лагере можно было увидеть людей, одетых
татарами, казаками, китайцами, одни носили польские плащи, другие — высокие
шапки персов, баскаков или калмыков. Таким образом, наша армия в это время
представляла картину карнавала, и можно было бы сказать, что наше
отступление, начавшееся маскарадом, кончилось похоронным шествием.
Армия страшно радовалась награбленным вещам, и это ей помогало даже забывать
свою усталость. Стоя под дождем с промокшими ногами, люди утешались хорошей
едой и барышами, которые они извлекали, торгуя всевозможными предметами,
принесенными ими из Москвы. Несмотря на то, что было запрещено ходить в
город, наши солдаты, соблазнившись легкой наживой, нарушали эти запрещения и
постоянно возвращались нагруженные съестными припасами и различными
товарами. Разрывая возле Кремля развалины, груды пепла, они находили
совершенно нетронутые склады, из которых они в изобилии уносили всякие
предметы. Таким образом, наш лагерь совершенно не походил на армию, а скорее
имел вид громадной ярмарки, где военные, преобразившись в купцов, продавали
за бесценок драгоценные вещи. Больше всего бросался в глаза чрезвычайный
контраст, с одной стороны, люди жили в ужасную непогоду среди поля, под
открытым небом, и в то же время они ели на фарфоровых тарелках, пили из
серебряной посуды и вообще обладали такими предметами роскоши, которые можно
было себе представить только среди очень богатой и комфортабельной
обстановки.
Скоро пребывание в Петровском дворце и его садах сделалось нездоровым и
неудобным. Наполеон возвратился в Кремль, который был не тронут пожаром.
Тогда же гвардия и штабы получили приказание войти в город (20 и 21
сентября). По списку, составленному топографом, в городе уцелела только
десятая часть домов.
На этот раз нам уже не представилось затруднения при выборе наших жилищ.
Войдя в город, мы страшно огорчились, не видя и намека на прекрасные
гостиницы, в которых мы располагались раньше. Все они исчезли, а дым от их
развалин густыми облаками закутывал солнце и делал его диск кроваво-красным.
Совершенно нельзя было различить направления улиц, только каменные дворцы
сохранили некоторые очертания того, чем они были раньше: очищенные от груды
угля и пепла, эти остатки нового города походили скорее на остатки
древностей.
Все искали себе квартиры; но очень трудно было найти что-нибудь подходящее.
Церкви, менее пострадавшие, чем другие здания, и еще сохранившие свои крыши,
были обращены в казармы и конюшни. Ржание лошадей и ужасное сквернословие
солдат заменили здесь священные благозвучные гимны, которые раздавались
раньше под этими священными сводами.
Долго я искал дом, в котором помещался раньше. Наконец уцелевшая по
соседству церковь дала мне возможность распознать его жалкие остатки —
торчали только четыре стены, потрескавшиеся от сильного огня. Я с ужасом
смотрел на это опустошение, когда из глубокого подвала вышли слуги этого
дома; их похудевшие, изнуренные лица, покрытые сажей и пеплом, были
неузнаваемы — они мне казались привидениями. Но еще больший ужас овладел
мной, когда среди этих несчастных я нашел своего бывшего хозяина, прикрытого
лохмотьями, которые ему одолжили его слуги. Он жил теперь так же, как и они,
— несчастье уравняло все сословия.
При виде меня он не мог удержаться от слез, особенно когда подвел меня к
своим полураздетым и умирающим от голода детям. Его немая печаль оставила в
моей душе глубочайшее впечатление. Знаками этот несчастный объяснил мне, что
солдаты, разграбив во время пожара его имущество, отняли у него потом и
платье, которое он носил. При виде этой раздирающей картины у меня заныло
сердце; ища средств, чтобы облегчить его страдания, я боялся, что не смогу
ему ничего дать, кроме бесплодных утешений, но этот самый человек, который
несколько дней тому назад угощал меня великолепным обедом, принимал теперь с
благодарностью кусок хлеба.
Несмотря на то, что большинство населения Москвы исчезло, однако осталось
еще много несчастных, которых судьба заставила быть свидетелями всех
бедствий. Они бегали по улицам с солдатами, прислуживали им и были довольны,
когда в награду получали вещи, которыми те пренебрегали. Можно было увидеть
и много публичных женщин: это был единственный класс населения, который
извлек некоторую выгоду в момент расхищения Москвы. Каждый стремился
заполучить женщину и с удовольствием принимал их у себя: войдя в наши
жилища, они делались там хозяйками и расточали все, что уцелело от огня.
Были и другие женщины, которые заслуживали полного уважения своим поведением
и особенно своим несчастьем; часто голод и нужда заставляли их матерей
приходить и предлагать нам эти жертвы. Упрек в безнравственности в подобных
случаях падает, конечно, всецело на тех, кто не имел в себе силы сдержать
грубой страсти и кто искал наслаждений от уст, с которых голод стер краску.
Эта власть, которую нам давали матери над своими дочерьми, была уже
признаком общественного бедствия.
Был еще один класс населения в Москве, самый жалкий из всех, который искупал
свои преступления ценой новых, еще более ужасных преступлений, — это были
каторжники. В продолжение всей осады столицы они отличались замечательной
храбростью, с которой выполняли все приказания, которые им давались.
Снабженные огненными снарядами, они снова разжигали пожар в тех местах
города, где он, казалось, потухал. Тайком пробирались они в населенные дома,
чтобы там устраивать поджоги. Многие из этих гнусных существ были задержаны
с факелами в руках, но их очень поспешная казнь произвела мало впечатления.
Некоторые москвичи, спрятавшиеся в соседних лесах, при виде прекращения
пожара решили, что им нечего больше бояться, и вернулись в город. Одни из
них тщетно искали свои дома, другие, желая укрыться в храме, с грустью
обнаруживали, что его осквернили. Улицы в это время представляли
отталкивающее зрелище: на каждом шагу валялись мертвые лошади, разложившиеся
трупы, а на многих полусгоревших деревьях висели бездыханные тела
поджигателей. Среди этих ужасов можно было увидеть несчастных жителей,
оставшихся без приюта, подбирающими железо, которым были покрыты крыши, они
его употребляли на постройку хижин в каких-нибудь отдаленных кварталах или в
совершенно опустошенных садах. Не имея совершенно съестных припасов, они
раскапывали землю, чтобы вырыть корешки овощей, посаженных нашими солдатами.
Или, блуждая среди развалин, они разрывали остывший пепел и отыскивали там
полуобгорелые съестные припасы. Все были смертельно бледны, исхудалы, почти
раздеты, а медленная походка говорила об их чрезмерных страданиях. Нашлись и
такие, которые, вспомнив о потопленных барках с зерном, ныряли, чтобы
достать для еды наполовину проросшее и с одуряющим запахом зерно.
Чтоб смягчить впечатление от такого множества бедствий, я хочу напомнить о
прекрасном поступке одного французского солдата. Он нашел на кладбище
женщину, которая недавно родила; больная находилась без всякой помощи и даже
без пищи — и вот этот великодушный солдат, тронутый положением несчастной,
окружил ее своими заботами и в продолжение многих дней делился с ней крохами
съестных припасов, которые ему удавалось раздобыть.
Лабом
Фрагмент воспоминаний опубликован в кн.: Французы в России. 1812 г. По
воспоминаниям современников-иностранцев. Составители А.М.Васютинский,
А.К.Дживелегов, С.П.Мельгунов. Части 1-3. Москва. Издательство "Задруга".
М., 1912; Современное правописание выверено по кн.: Наполеон в России в
воспоминаниях иностранцев. В 2 кн. М., Захаров, 2004.