Переправа через Березину.
Изображение перепечатывается с сайта «1812 год».
После Березины
С тех пор как Удино и Легран были ранены, генерал Мазон командовал 2-м
корпусом, на котором в силу того, что, несмотря на свои большие потери, он
все же оставался самым многочисленным в армии, лежала обыкновенно
обязанность оттеснять русских. Мы удерживали их на большом расстоянии в
течение 30 ноября и 1 декабря; но 2 декабря они с превосходными силами
стеснили нас до такой степени, что в результате произошла очень серьезная
битва, в которой я получил рану, особенно опасную вследствие стоявшего в
этот день мороза в 25 градусов.
Может быть, мне следовало бы остановиться и сообщить вам, что я был ранен
ударом пики, и не входить ни в какие подробности, потому что они так ужасны,
что я содрогаюсь до сих пор, когда о них думаю! Но ведь я же обещал вам
(своим детям) рассказать свою жизнь всю целиком! Вот что произошло со мной
во время сражения при Плещеницах.
Для того чтобы вы лучше могли понять мой рассказ и чувства, волновавшие меня
во время боя, я должен сперва сообщить вам, что один голландский банкир, по
имени Ван Берхем, мой близкий друг по Сересскому колледжу, прислал мне в
самом начале похода своего единственного сына, который, сделавшись французом
вследствие присоединения своей страны к империи, вступил в 23-й полк,
несмотря на то, что ему едва исполнилось 16 лет!.. Этот молодой человек,
наделенный прекрасными качествами, был очень умен. Я взял его в качестве
секретаря, и он всегда шел в 15 шагах позади меня с моими ординарцами. Так
же помещался он и в тот день, о котором идет речь, когда, переходя пустынную
равнину, 2-й корпус, крайний арьергард которого составлял мой полк, увидел
приближающуюся к нему огромную массу русской кавалерии, которая в один
момент охватила его с флангов и атаковала со всех сторон. Генерал Мазон так
удачно распорядился, что наши пехотные каре отбили все атаки регулярной
неприятельской кавалерии.
Когда эта последняя призвала к участию в битве тучу казаков, которые только
что нагло кололи французских офицеров перед их войском, маршал Ней приказал
генералу Мазону прогнать их, выпустив на них все, что оставалось от
кирасирской дивизии, а также от бригад Корбино и Кастекса. Мой полк, еще
многочисленный, оказался перед черноморскими казаками в барашковых шапках.
Одежда их и лошади были гораздо лучше, чем это бывало обыкновенно у казаков.
Мы обрушились на них, а они, по привычке, свойственной этим людям, которые
никогда не сражаются в стройном порядке (в линию), сделали пол-оборота и
понеслись от нас галопом. Но, незнакомые с местностью, они наткнулись на
препятствие, очень редкое в этих пустынных равнинах. Огромный и глубокий
овраг, который благодаря совершенно ровной почве нельзя было видеть издали,
сразу остановил их. Видя, что лошади их не смогут перескочить, и
принужденные повернуться лицом к моему полку, настигающему их, казаки,
прижавшись друг к другу, храбро выставляют нам навстречу свои пики.
Благодаря гололедице было ужасно скользко и наши усталые лошади не могли
скакать в галоп, не падая. Вследствие этого резкого столкновения быть не
могло, и моя линия подъехала только рысью к неприятельской массе, стоявшей
неподвижно. Наши сабли дотрагивались до их пик, но так как эти последние
были от 13-ти до 14-ти футов длины, то мы не имели возможности достать наших
противников, которые не решались ни попятиться назад из страха свалиться в
овраг, ни выступить вперед, чтобы встретить наши сабли. Пока мы взаимно
наблюдали друг за другом в более короткое время, чем то, которое нужно,
чтобы это рассказать, произошла следующая сцена. Торопясь покончить с
врагами, я крикнул моим кавалеристам, что надо схватить пики левой рукой,
отвести их, броситься вперед и проникнуть в середину этой человеческой
толпы, где наше короткое оружие дало бы нам огромное преимущество перед их
баграми. Для того чтобы лучше заставить себе повиноваться, я решил подать
пример, отстранил несколько пик, и мне действительно удалось проникнуть в
первые ряды неприятеля!.. Мои адъютанты и мои ординарцы последовали за мной,
затем то же сделал и весь полк. В результате получилась общая рукопашная
схватка.
Но в тот момент, когда она завязалась, старый седобородый казак,
находившийся в задних рядах и отделенный от меня другими сражающимися,
нагибается и, ловко направив свою пику между лошадьми товарищей, ударяет
меня своим остроконечным железом, которое пронзает насквозь мое колено.
Почувствовав себя раненым, я ринулся к этому человеку, чтобы отмстить ему за
ужаснейшую боль, которую я испытал, но тут я увидел перед собой двух
красивых молодых людей 18—20 лет, одетых в роскошные, богато расшитые
костюмы: это были сыновья командира полка. Пожилой человек, что-то вроде
наставника, сопровождал их, но в руке у него не было сабли. Меньшой из его
воспитанников не пользовался своим оружием, но за то старший смело бросился
на меня и яростно меня атаковал. Он показался мне таким несформировавшимся,
таким слабым, что я ограничился тем, что обезоружил его и, взяв за руку,
отвернул за себя и велел Ван Берхему стеречь его. Но только что я исполнил
этот акт великодушия, как почувствовал какое-то твердое тело, прикасающееся
к моей левой щеке, в ушах у меня раздался двойной треск и воротник моего
плаща пронизывает пуля. Я быстро обертываюсь и что же я вижу? Молодой
казачий офицер держит в руках пару двуствольных пистолетов, из которых он
только что стрелял, один выстрел он предательски сзади направил на меня,
другим прострелил голову несчастному Ван Берхему!
Вне себя от гнева я бросаюсь тогда на этого безумца, который уже прицелился
в меня вторым пистолетом! Но взгляд его встретился с моим, который был,
должно быть, ужасен, потому что он точно оцепенел и воскликнул на очень
хорошем французском языке: «О! Великий Боже!
Я вижу смерть в ваших глазах! Я вижу смерть в ваших глазах!» — «Да, злодей,
ты видишь правильно!» И действительно, он упал!..
Кровь призывает кровь! Вид молодого Ван Берхема, распростертого у моих ног,
то, что я только что сделал, возбуждение битвы, а, может быть, и ужасная
боль, которую мне причинила моя рана, все это вместе привело меня в
лихорадочно-раздраженное состояние, я несусь к меньшому казачьему офицеру,
хватаю его за горло и уже заношу над ним свою саблю, когда старый гувернер,
стараясь загородить своего воспитанника — пригибается верхней частью
туловища к шее моей лошади таким образом, чтобы помешать мне двигать рукой и
восклицает умоляющим голосом: «Во имя вашей матери пощады, пощады для этого,
он ничего не сделал!»
При упоминании обожаемого имени мой ум, возбужденный всем окружающим, был
поражен галлюцинацией до такой степени, что мне показалось, будто я вижу,
как белая, так хорошо знакомая мне рука, легла на грудь молодого человека,
пронзить которого я намеревался, и мне послушался голос моей матери,
повторяющий слова: «Пощады! Пощады!» Сабля моя опустилась! Я велел отвести
молодого человека и его гувернера в тыл.
Я был до такой степени взволнован всем происшедшим, что если бы сражение
продолжалось еще некоторое время, я не смог бы отдать полку ни одной
команды, но оно скоро прекратилось. Очень много казаков было убито, другие
же, побросав своих лошадей, соскользнули в глубину оврага, где большинство
из них погибло в огромных кучах снега, нанесенных туда ветрами. Также был
отбит неприятель и на всех других пунктах. В моем послужном списке сказано,
что я был ранен 4 декабря; на самом же деле это было 2-го, в день битвы при
Плещеницах.
Вечером после этого дела я расспросил своего пленника и его гувернера. Я
узнал, что двое молодых людей были сыновьями важного начальника, который,
лишившись ноги в битве при Аустерлице, воспылал такой жгучей ненавистью к
французам, что, не имея более возможности сражаться с ними сам, послал на
войну двух своих сыновей. Я предвидел, что мороз и тоска скоро погубят того
единственного из них, который у него остался. Мне стало жаль и я возвратил
свободу и ему, и его почтенному наставнику. Этот последний, прощаясь со
мной, сказал мне следующие, полные значения слова. «Думая о своем старшем
сыне, мать моих воспитанников будет вас проклинать, но, увидав своего
меньшого, она благословит вас так же, как ваша мать, во имя которой вы
пощадили единственное, оставшееся у нее дитя!»
Между тем энергия, с которой в последнем деле были отбиты русские войска,
охладила их пыл, и в течение 2 дней они не показывались, что и обеспечило
наше отступление вплоть до Молодечной. Но, если неприятель дал нам минуту
покоя, то мороз объявил нам самую жестокую войну, потому что термометр
спустился до 20 градусов. Люди и лошади падали на каждом шугу, и многие
больше уже не поднимались. У меня оставались только осколки моего полка,
посреди которого я располагался на снегу каждую ночь. Куда же было мне
деваться, чтобы было хоть немного лучше? Мои храбрые офицеры и солдаты, видя
в своем полковнике как бы живое знамя, старались беречь меня и окружали
всеми заботами, которые только были возможны при нашем ужасном положении
Рана, полученная мною в колено, мешала мне сидеть верхом и я должен был
класть ногу на шею лошади и сохранять неподвижность, из-за которой я цепенел
от холода. Страдания мои были невыносимы, но что же делать?
Дорога была усеяна мертвыми и умирающими. Двигались все медленно и
молчаливо. Все, что оставалось от пехоты и от гвардии, образовало маленькое
каре с каретой императора посреди. Рядом с ним — король Мюрат.
5 декабря, продиктовав свой 29-й бюллетень, глубоко поразивший всю Францию,
Наполеон в Смаргони покинул армию, чтобы вернуться в Париж.
Марбо
Фрагмент воспоминаний опубликован в кн.: Французы в России. 1812 г. По
воспоминаниям современников-иностранцев. Составители А.М. Васютинский,
А.К. Дживелегов, С.П.Мельгунов. Части 1-3. Москва. Издательство "Задруга".
М., 1912; Современное правописание выверено по кн.: Наполеон в России в
воспоминаниях иностранцев. В 2 кн. М., Захаров, 2004.
